Ладно, теперь осталось только выспаться. Это если, конечно, получится.
Свет в доме еще горел, я осторожно отрыл дверь и на цыпочках прокрался в сени. Прислушался, различил какой-то непонятный плеск и шагнул в горницу…
– Медведь, – тихонечко засмеялась Франка. – Тебя было слышно еще на улице. Не крадись, я Милу и Янину уложила в малой горенке, да еще чуток сонных чар навела, чтобы сладко поспали. Так что они ничего не слышат. А ты раздевайся давай…
– Угум… – Я сразу даже не нашелся, что ей сказать. Франка сидела в большом корыте с паря́щей водой и, положив ногу на бортик, медленно ее намыливала. Или просто гладила? Повешенный под потолком небольшой светляк создавал таинственный полумрак, придавая коже гномы золотисто-бронзовый оттенок. В небольшой курильнице возле бадьи тлели благовония, наполняя воздух пряным острым ароматом и…
– Рядышком со мной. – Гнома обернулась и похлопала ладошкой по водичке. – Я тебя помою, грязнуля.
– Я чистый. Вчера в бане был.
– Нет, ты смотри, какой грязнуля. – Гнома сокрушенно покачала головой. – Варвар и есть варвар. Если я еще раз повторю – ночевать пойдешь в конюшню.
– А я помещусь?
– В конюшне? – прыснула Франка.
– В бадейке.
– Сейчас узнаем… – хихикнула хафлингесса. – Ну же…
– Угум…
Поместился, правда, для этого Франте пришлось устроиться у меня… у меня на коленях. Да, можно и так сказать.
– Сильный, – проворковала она мне в ухо. – Могучий. Ой! Тихо-тихо, ты что это удумал? Нет и еще раз нет, сначала я тебя помою…
– Ты думаешь, я смогу вытерпеть?
– Не знаю. Но надо проверить. Ой, а что это у тебя?! Мамочки! Можно я его потрогаю?..
– Гм… а что ты сейчас делаешь?
– Мм… Но он же никуда не влезет? Или влезет?..
– Не знаю. Но надо проверить. Немедленно.
– Ой-ой… Я боюсь… Ну хорошо-хорошо, только, я сама, сама-а-а!!!
Вот так все и случилось. Надо сказать, Франка оказалась очень неопытной любовницей, но глубокое знание теории, страсть и желание с лихвой покрыли этот недостаток. И вообще: а недостаток ли это?
Потом мы просто лежали: я дремал, находясь где-то на грани между сном и явью, а гнома, уютно пристроившись у меня на плече, тихонечко мурлыкала, как пригревшаяся у камина большая сытая кошка.
– Зачем ты это делаешь? – неожиданно спросила она.
– Что?
– Помогаешь нам. И не надо говорить про договор. Ты делаешь больше.
– Может, я просто очень добрый? – попробовал отшутиться.
– Сомневаюсь… – хихикнула хафлингесса. – Но если так, то это еще не все. Признавайся.
– Тогда не знаю… – На самом деле я все знал, но соврать было спокойнее и привычнее.
– Я тебе нравлюсь? – Франка приподнялась на локотке и пристально посмотрела на меня.
– Да… – А здесь я ей не соврал, но и не сказал всей правды. Да, она мне нравится, но только как красивая женщина. Но не более. Скажу больше, я всех женщин невольно сравниваю с Маленой. И это сравнение всегда в пользу Ягушки. Почему так? Догадываюсь почему, но сейчас об этом думать не хочу.
– Тогда вернись, – попросила гнома. – Обязательно вернись. Мы с девочками будем тебя очень ждать.
– Я вернусь, – машинально пообещал я, хотя совсем и не верил в это. – Обязательно вернусь.
– Хорошо, я верю тебе, – довольно кивнула хафлингесса. – А теперь возьми меня…
И я взял. И брал почти до самого рассвета. И совсем не выспался. Но это ничего. Жизнь неожиданно может оказаться совсем короткой, поэтому надо спешить познать из нее все самое лучшее.
Глава 30
«…при сходе было учреждено общество и названо оное «Обителью воинствующих защитников Торжества Веры», допуская сокращение до просто «Обитель» и «Обитель Торжества Веры». При первом собрании сии защитники самоназвались Псами Божьими, определили себе Степени и Устав, а також облачение в виде белой хламиды с головой черного пса на оном. Первым архисхимником Обители стал становой боярин Остий Радонецкий, в миру первый воевода Переполья. Оный немедля дал положенные обеты, отринул мирское, принял имя Иона и сел в строгий затвор на год, для осмысления пути. Сей год остальные монаси Обители провели в неустанных молениях и епитимьях, а после выхода Ионы приступили к деятельности. А годом позже, Калерия Новодворская, родная сестра князя Жмудии, вышла с жалобой на Синод, добилась основания женского отделения Обители и стала первой архисхимницей. И с сего момента величие сих несомненно достойных обществ омрачилось соперничеством…»
Серединные земли. Петриковская волость.
Большак на Заречье.
03 Зимобора 2001 года от восхождения Старших Сестер.
Три часа пополудни
– Ну… будя, будя… – Я потрепал Бурку по ушам, и поводьями скорректировал направление. – Прямо… прямо, сказал, животина хренова…
Бурка – это жеребец, приобретенный мной за сорок цехинов у старосты Овчариц. Здоровенный, отлично сложенный, каурый, довольно флегматичный, но страшно упрямый и норовистый. Клятая животина очень быстро поняла, что седок явно не отличается умением, и стала вести себя крайне независимо. Жутко своевольничает и управлению почти не поддается. Правда, попытки сбросить меня жеребец уже оставил, после того как отхватил пару раз плетью по заднице, то бишь по крупу. Нет, ну своенравная же животина!
Я убедился, что Бурка опять засеменил по дороге, и вновь задумался.
Отбыл из Овчариц я как-то незаметно и обыденно. Франка чмокнула меня в щеку, я погладил по волосикам еще спящих Милицу и Янину, после чего получил во владение жеребца Бурку, мешок с припасами и отбыл. Провожали меня отец Гордий и староста Осип, но ввиду глубокого похмелья оных прощание как-то смазалось. Да и ни к чему оно было.
Итак, я на большаке, на пути к славному граду Заречье. Погода радует, жеребец ведет себя сносно, так что худо-бедно где-то с десяток верст уже отмахал. Успел я немного пообвыкнуться в качестве наездника, пробовал пускать Бурку рысью и даже не сверзился. И все же хочу признать: пешком все же лучше. Но медленнее. А значит, придется трястись в этом пыточном приспособлении под названием «седло». И ничего не поделаешь, надо спешить. Я убежден: если что-то случится с Петуньей, то это случится в годовщину битвы при Дромадаре, а значит, времени осталось совсем немного. Стоп, что за…
Из-за поворота дороги доносились металлический лязг, азартные женские взвизги и разъяренный рык, но уже в мужском исполнении. Бьется, что ли, кто-то?
Угадал. На небольшой полянке подле большака бились мужик и девка. Она работала двумя длинными кривыми саблями, он – обоюдоострым топором. И самое главное, на обоих были длинные белые рясы с изображением песьей головы. Как я уже успел узнать, подобные носят боевые монахи и монашки Обителей Торжества Веры. Две их всего в Серединных землях – женская и мужская. Непримиримые враги и соперники. Безжалостные истребители нелюдей, нечисти и ереси. Верные псы Синода. А вообще, очень интересные персонажи. Если судить по отрывкам моей памяти, то ближайший аналог им… Как же их там?..
– Веди меня, Гея! – Монашка ловким пируэтом ушла от молодецкого взмаха секиры и рубанула поочередно своими саблями по ногам кряжистого бородатого мужика.
– Изыди, отродие еретическое! – Мужик попробовал отскочить, но не успел и с болезненным стоном припал на одно колено.
– Вперед, Псицы Божьи!!! – Девица кинулась добивать супротивника, с полуразворота хлестанула монаха саблей между шлемом и доспешным воротником, но неожиданно наткнулась на прямой тычок копьевидным навершием секиры прямо в грудь.
– А аналог им – воинствующие церковные ордена моего прежнего мира… – буркнул я, с интересом проследил взглядом, как обе белые фигуры ничком рухнули в снег, и вслух прокомментировал картинку: – Довоевались, однако, придурки…